— Здравствуй, Петр, — глухо произнес Гогоберидзе с сильным грузинским акцентом.

— Здорово, Гога, — кивнул Прокопчук.

Оба вошли в зал ресторана, куда уже с самого утра никого не пускали. В сопровождении своих «шестерок» оба прошли в отдельный кабинет и сели друг против друга. Едва они опустились в кресла, как Гога выразительно глянул на своих боевиков, и те, стуча башмаками, начали выходить из кабинета. Прокопчук сделал знак рукой, и следом вышли его люди. Авторитеты остались один на один. На столе стояли несколько бутылок минеральной воды и пара пустых стаканов. Гогоберидзе первым наполнил свой стакан. Из другой бутылки налил себе воды Прокопчук, но пить не стал, отставив стакан в сторону.

— Ты хотел встретиться, — напомнил он.

— Хотел, — согласился Гогоберидзе, — нам давно следовало поговорить.

— Поэтому я и приехал. Кстати, твои ребята все время мешают работать моим мальчикам на Киевском вокзале. Ты мог бы их немного утихомирить.

— Там работают не мои люди, — возразил Гогоберидзе, — ошиваются люди Галустяна.

— Моим ребятам трудно отличать кавказцев. Для них вы все на одно лицо, — нагло заметил Прокопчук.

Гогоберидзе спокойно выпил свою воду. Поставил пустой стакан на стол и только после этого заметил:

— А ты научи ребят, чтобы отличали грузина от армянина, чеченца от азербайджанца. Иначе трудно им будет работать… Не знаешь, с кем враждовать, с кем дружить…

— Ты меня не пугай, — шумно задышал Прокопчук, — сам знаешь, я не пугливый. Говори, зачем звал, и дело с концом.

Гогоберидзе криво усмехнулся. На правой руке у него был перстень с темным камнем. Он задумчиво повертел перстень.

— Горячий ты человек, — мягко сказал он, — напрасно нервничаешь. Я насчет убийства Галустяна хотел с тобой поговорить.

— Я ничего не знаю, — быстро отреагировал Прокопчук, — я в ваши кавказские разборки не влезаю.

— При чем тут кавказские разборки? Ты думаешь, мы его убрали? Мы с ним дружили. Зачем мне его убирать? У нас с ним общий бизнес был.

— Не знаю. Это не мое дело. Может, у него с азербайджанцами конфликт был. Или с чеченами. Это меня не касается — кто его убрал и зачем.

— Ошибаешься, — наставительно сказал Гогоберидзе, — я думаю, что ты сильно ошибаешься, Петя. Очень даже касается…

— Мои люди тут ни при чем, — перебил собеседника Прокопчук, и в этот момент рука Гогоберидзе вдруг метнулась вперед. Он перегнулся через стол и, схватив Прокопчука за воротник рубашки, резким рывком притянул его к себе.

— Не перебивай меня, — прошипел он свистящим шепотом, — ты что, под блатного работаешь? Тоже мне авто-ри-тет. Ты сосунком был, когда я в лагерях сидел. Или ты ничего не хочешь понимать? Под дурачка работаешь.

— Отпусти, — испуганно прохрипел Прокопчук. Он не ожидал подобной реакции от человека, который годился ему в отцы. От неожиданности он даже не сопротивлялся, хотя физически был гораздо крепче и вполне мог вырваться от Гоги.

Гогоберидзе разжал пальцы, убирая руку. Прокопчук выпрямился, сел ровнее, поправил воротник.

— Совсем сбрендил? — зло спросил Петя, взглянув на дверь. Хорошо, что ребята не видели его в таком виде.

— Я тебе, дураку, объяснить хочу, — резко продолжал Гогоберидзе. — Галустяна убрали не из-за обычных бандитских разборок. Он слишком авторитетный человек был, чтобы так глупо погибнуть. И охрана у него хорошая была. Обычного киллера не проморгали бы. Это действовали профессионалы. Настоящие профессионалы. Галустяна убрали не обычные лагерные урки и не новые «воры», которые себе звание за бабки покупают. Здесь все по-другому, Петр.

— Не понимаю, почему это тебя так волнует, — пробормотал Прокопчук. — У Галустяна было много помощников, пусть они и разбираются.

— С такой головой ты долго не протянешь, — с сожалением сказал Гогоберидзе. — Если ничего не хочешь видеть вокруг себя, то жди пули в спину.

— А ты меня не пугай, — снова дернулся Прокопчук, но на этот раз гораздо спокойнее, — чего ты хочешь?

— Посмотри сам. Сначала кто-то устроил нападение на автомобили Рашковского, чуть не убили его дочь. Потом Галустян. А недавно я узнал, что у Звонка тоже неприятности были.

— Какие неприятности?

— Кто-то интересовался нападением на Рашковского. Двух ребят Звонка в багажнике машины нашли. Но почему-то не убрали. Как это понять? Провокация или сознательная акция? Почему не убрали, если они им мешали? Мне говорят, что кто-то интересовался нападением на машины Рашковского, а Звонков ведь его самым близким человеком считается.

— После тебя, — напомнил Прокопчук. — Вы, грузины, всегда его поддерживали. Он же ваш, грузинский еврей.

— Только при нем не говори, чтобы он тебе уши не оторвал, — посоветовал Гогоберидзе, — сам знаешь, что он поляк по отцу. А мать отца у него мингрелка из царского рода. Мы его поддерживали всегда и будем поддерживать, кто бы он ни был — грузин, русский или еврей. Он умный человек, и отец его покойный был очень умным человеком. Кстати, мать у него русская.

— Я ничего такого не говорю, — испугался Прокопчук. — Я Валентина Давидовича тоже очень уважаю. Ты знаешь, как мои люди работали, чтобы выяснить, кто организовал нападение. Но нападали не мои. Ты думаешь — это Галустян?

— Конечно, нет. Он на такое был не способен. Но его убрали. Кто убрал и зачем? Мне это очень хочется знать. По всему городу говорят, что его убрали вы вместе со Звонковым. Говорят, что в Москве снова начнется война между кавказскими и славянскими группировками. И все мои друзья спрашивают меня: кому это нужно? Кому нужна война между нами? И я не знаю, что им сказать.

— Какая война? — нахмурился Прокопчук. — При чем тут война? Сам знаешь, что такие вещи без Рашковского нельзя начинать. Звонок без согласия Валентина Давидовича никогда не начнет войну. Тем более против вас. — Он вдруг подумал, что сегодняшняя встреча может оказаться ловушкой. Возможно, его боевиков, стоявших вокруг ресторана, уже убрали, и теперь настанет его черед. Но почему тогда Гогоберидзе теряет время на разговоры? На Гогу это совсем не похоже.

— Никакой войны не будет, — повторил Прокопчук, облизывая внезапно пересохшие губы. — Мы не знаем, кто убил Галустяна. И Звонков не знает.

— Ну, смотри, — вздохнул Гогоберидзе, — сам знаешь, Петя, как я предателей не люблю. Если окажется, что вы войну решитесь начать в отсутствие Рашковского, значит, и против него решили выступить, и против нас. Может, Звонок решил сам лидером стать? Только ты ему посоветуй не рыпаться. Иначе зарваться может, загреметь. И тогда конец нашему «колокольчику», — издевательски закончил Гогоберидзе.

Прокопчук налил себе воды и залпом выпил стакан. Поставил на стол и вытер губы ладонью.

— Значит, так. Я ничего не знаю, — решительно сказал он. — Ни про убийство Галустяна, ни про нападение на Рашковского. Если что узнаю, сам, гниду, уничтожу. А за Валентина Давидовича я готов брата родного удавить, если узнаю, что он участвовал в нападении.

— Хорошо, — кивнул Гогоберидзе, — значит, договорились. У тебя есть мой мобильный телефон. Поговори со Звонковым. Объясни ему, что нас беспокоят новые слухи. Нам война не нужна.

— Конечно, конечно, — согласился Прокопчук. Он уже понял, что сегодняшняя встреча завершится мирно.

— До свидания, — кивнул Гогоберидзе, не вставая.

Прокопчук кивнул в знак прощания и, поднявшись, пошел к выходу. Уже выходя, он на всякий случай обернулся, словно опасаясь, что Гогоберидзе может выстрелить ему в спину. Но тот спокойно рассматривал свой перстень. Прокопчук вышел в коридор. Там толпились его люди. И у Пети сразу изменилось выражение лица, на нем появилась привычная брезгливая гримаса.

— Мы закончили, — нагло скалясь, заявил он, направляясь к выходу из ресторана.

Гогоберидзе, оставшись один, достал мобильный телефон, набрал нужный номер.

— Керим, — сказал он, услышав знакомый голос, — я разговаривал с Петей.

— Что он говорит?

— Он ничего не знает.