— Зачем? — все еще не понимал генерал. — Зачем вам это нужно?

— Мы договорились? — спросил полковник вместо ответа.

— У вас есть план. — Фомичев задумался. — Что значит «почистим город»?

— У нас есть конкретное указание нового президента, — пояснил Авдонин. — Всю страну захлестнула преступность. В Москве люди уже боятся ходить по улицам. Каждый день банды устраивают разборки. Мы должны с этим покончить раз и навсегда. Когда Рашковский уедет, мы начнем «чистку».

Генерал задумался. Ему не нравился план, который предлагал полковник. Он думал минуту, другую. Затем решительно произнес:

— Рашковский не согласится уехать.

— Тогда вы сможете присутствовать на его похоронах, — невозмутимо ответил Авдонин. — У нас есть приказ, Николай Александрович. И вы понимаете, что мы его выполним.

— Нравы в нашей конторе не меняются, — пробормотал генерал.

— Вот именно. Я говорю вам откровенно, не пытаясь вас обмануть. Если мы захотим убрать Рашковского, мы это сделаем. Его не спасет ни поездка в другую страну, ни самые лучшие охранники. Как вы понимаете, для человека его профессии никаких гарантий не существует. Он очень богатый человек, влиятельный бизнесмен. И у него, разумеется, много врагов. Кто знает, когда и где наемный киллер захочет убрать Рашковского. А я могу дать гарантию, что он останется в живых. Во всяком случае, пока он снова не появится в Москве.

— Вы говорили — на три месяца?

— Я говорил, что нам нужно три месяца, чтобы почистить город. Но абсолютной гарантии на будущее я дать не могу. Хотя на его месте я бы все-таки уехал.

— Мне кажется, что это шантаж. Если о нашем разговоре узнают…

— Журналисты… — иронично вставил Авдонин, — или мое руководство? Что вы можете сделать, генерал? Рассказать, что я вам угрожал? Я буду все отрицать. Рассказать о моем предложении? Но это глупо. Тогда за жизнь Рашковского я не дам и копейки. Да, это шантаж. У меня есть конкретный план. И конкретные указания руководства. И я собираюсь их выполнить.

— Вы все спланировали с самого начала, — задыхался скорее от гнева, чем от одышки генерал. — Вы хотели устранить Рашковского… Вы…

Он вдруг остановился. Взглянул на продолжавшего шагать Авдонина.

— Полковник, — позвал он своего неприятного собеседника. Тот остановился, но все еще не поворачивался к генералу. — Полковник, — снова осторожно позвал его Фомичев, — но почему тогда вы так ошиблись?

Авдонин повернулся к генералу. Блеснули стекла очков. Он по-прежнему молчал, словно разрешая Николаю Александровичу самому домысливать возможное продолжение этой темы.

— Почему вы ошиблись? — тихо повторил генерал. — Вы ведь должны были знать, что его дочь улетает на учебу… Или вы не знали?

Полковник все еще молчал.

— Почему вы ошиблись? — снова спросил генерал. — Или… Или вы не ошиблись? Вы не ошиблись, — повторил он уже убежденно.

Он вдруг замер, чувствуя, как сильно колотится сердце. Поднял руку, словно собираясь опереться на плечо стоявшего рядом полковника…

— Я все понял, — ошеломленно сказал Фомичев, — вы заранее все просчитали. Вы знали, что в автомобиле будет его дочь. Вы не ошиблись. Вы точно вычислили его реакцию. Она должна была погибнуть, и тогда разгневанный отец начнет мстить всем подряд. Это был ваш план?! Вы так все спланировали?!

— Я не буду отвечать вам, — чеканя слова, проговорил Авдонин, — я полагал, что вы разумный человек. Уберите Рашковского из Москвы, и вы его спасете. Разумеется, его не нужно посвящать в детали нашей договоренности.

— И вы начнете свою «зачистку» в городе. Я, кажется, только теперь начал все понимать. Вы подставили мне Форина нарочно. Вы знали, что я смогу его вычислить. Вы все точно знали. И просчитали реакцию Рашковского. Он уедет, а вы начнете убирать авторитетов и свалите все на Рашковского. Выставите его главным виновником начавшихся разборок.

— Возможно, — ответил полковник, — но лучше быть виновником, чем трупом. Вам так не кажется?

— Он не согласится, — убежденно сказал генерал.

— У вас есть одна неделя, — уточнил Авдонин, — после чего я буду считать, что мы не договорились. Ровно семь дней.

— Подождите, — попросил генерал, — вы понимаете, что человек с его характером не покинет Москвы ни при каких обстоятельствах? Он не любит уступать. И тем более сдаваться.

— Я считал вас более разумным человеком, Николай Александрович, — с явным сожалением произнес Авдонин. — В конце концов, с вашим опытом и знаниями вы найдете работу и в другом месте. Думаю, что мы поняли друг друга. До свидания.

Авдонин повернулся и зашагал к машине. Генерал сделал один шаг, второй… И, чувствуя шальные удары сердца, все-таки прислонился к дереву. Он перевел дыхание и тяжело вздохнул. Он не мог даже представить себе, как убедить Рашковского покинуть Москву. Но Фомичев прекрасно понимал, что Авдонин был прав. Если в стране охоту объявляет контрразведка, то шансов спастись нет. Или почти нет, за исключением тех чудесных случаев, которые выпадают один на тысячу, и их придумывают в кинофильмах и в книгах. Фомичев не верил в чудеса, он верил в логику. И именно поэтому он стоял, опираясь на дерево и чувствуя, как нарастает боль слева, словно собирающая силы, чтобы вырваться наружу.

Глава 15

На работу она старалась не опаздывать. А если пользуешься собственной машиной и попадаешь в пробки в центре города, то это становится проблемой. Марина, привыкшая ездить на работу в Ясенево, теперь ловила себя на том, что делает неправильный поворот, когда, задумавшись, ехала совсем в другую сторону.

В их институте был строгий режим, и посторонний не мог проникнуть на территорию без разрешения руководства. Именно поэтому он и был выбран. Если учесть, что, кроме нее, в лаборатории психологии больше не было сотрудников, то ее появление здесь не вызвало ни удивления, ни раздражения.

У нее был небольшой кабинет, выходивший во внутренний дворик. Раньше здесь был расположен склад для уборщицы, а еще ранее комитет комсомола, в котором числилось несколько молодых лаборанток. От комсомола остался небольшой сейф, стоявший в углу, и обитая изнутри красным дерматином дверь. От уборщиц остался стойкий запах стирального порошка, неистребимо въевшийся в стены кабинета. Она привычно открыла дверь, вошла в кабинет, повесила плащ на вешалку. Впереди был долгий день. Иногда она проявляла разумную активность, разговаривая с сотрудниками института, приходила на совещания к директору. Но чаще всего ей приходилось сидеть в кабинете, поглощая книги, о которых она давно мечтала.

Никто не мог знать, что в светильник, расположенный на потолке, была вмонтирована миниатюрная видеокамера, которая круглосуточно отслеживала всех посетителей ее кабинета. И микрофон, позволявший сидевшему в конце коридора сотруднику МВД слышать все разговоры, происходившие в ее кабинете.

На столе лежала книга Юнга. Она подошла к окну, взглянула на дворик. Накрапывал небольшой дождь. Марина повернулась к столу, и в этот момент в дверь постучали. Марина удивленно взглянула на часы. В такое время не бывало посетителей, и с утра все сотрудники занимались своими делами.

— Войдите! — крикнула она, убирая книгу в стол.

Дверь открылась, и в комнату вошел мужчина средних лет. У него были рыжеватые редкие волосы, мясистое лицо, большие уши. Она сразу узнала это лицо. Узнала и стала медленно подниматься со стула. Она была готова к любому повороту событий, к любой неожиданности. Но этот визит ее по-настоящему потряс. Перед ней на пороге стоял сам Леонид Дмитриевич Кудлин, правая рука Рашковского. Это было невозможно, немыслимо. По всем строгим правилам, установленным в институте, он не мог появиться здесь раньше чем через час. От девяти до десяти в институт вообще не пускали посетителей. Очевидно, Кудлину удалось каким-то образом обойти строгие правила и появиться тут сразу после открытия.

На нем был темно-коричневый костюм и серая водолазка. Она знала, что он не любил носить галстуков.